Мой папа
Добавлено: 28 сен 2015, 23:26
Полгода без папы.. Я вставала и ложилась спать без папы 185 раз, ходила на работу, завтракала, обедала, ужинала… Как это стало возможным? Как я смогла прожить без папы эти 185 дней??? Страшно, страшно от мысли, что впереди годы и десятилетия без него... Я знаю, ЧТО я потеряла, оттого и боль такая. Со дня похорон я слышу людское: "У всех отцы умирают. Не ты первая" (мне отказывают в праве горевать по отцу). Да, но не у всех был ТАКОЙ отец! Они не понимают, как можно убиваться по отцу, годами парализованному. Как будто его болезнь делала его недочеловеком: без души, чувств, ума. Понимаете, папа был такой хороший, что в это невозможно поверить, если не знать его. Он был очень несчастным и очень одиноким. Очень мужественным и терпеливым. При всей своей физической немощи был сильнее всех здоровых. Казалось бы, он зависел от меня, но, на самом деле, это я зависела от него: он давал удивительное ощущение защиты и уверенности в завтрашнем дне. Сегодня, когда папа уже давно предан забвению родными, друзьями, соседями, я бы хотела, чтобы хоть кто-то вспомнил о папе. Я долго боролась с его исчезновением, но, оказалось, живые не любят мертвых, и последние исчезают бесследно. А я не хочу прощаться с папой. Хочу "продлить" его жизнь тут на Земле.. памятью о нем. Просто прочитайте про моего папу. Святого папу.
К 35 годам папа считался баловнем судьбы. И для этого были основания: образованный, на высокой должности, обеспеченный, счастливо женат на самой завидной невесте города, красивые дети, воспитанный, обходительный, безотказный и очень-очень красивый. Правда, слишком хорошо, чтобы быть правдой? Но так и было. Только папа всего этого добился сам: будучи родом из неграмотной, бедной, сельской рабочей семьи, он смог свои трудолюбием, упорством и стремлением выбиться в этой жизни, достичь таких высот. Он был помешан на учебе: его тянуло к знаниям, настолько сильно, что он готов был пешком ходить в ближайшую школу, которая находилась в другом селе, тратя на дорогу туда и обратно часы. Доучился до серебряной медали, а затем и до диплома горняка. Как одному из самых лучших выпускников, ему предложили поехать на Крайний Север,где набирали свои обороты тамошние рудники. Предложение такое тогда считалось большой удачей, папа за него и ухватился. Говорить о том, что никакой финансовой помощи от семьи он не получал, и не стоит. Она сама еле выкарабкивалась, папа и не рассчитывал. Жил на кефире с булочкой и до конца своей жизни считал, что вкуснее ничего нет. Отучился и там, попутно работая шахтером. Помогал домашним, высылая заработанные деньги, и расплачивался с семейными долгами, когда приезжал домой. Увлекался игрой на гитаре, шахматами, спортом, фотографированием. Все ему было интересно, во всем хотел быть лучшим. Все складывалось очень хорошо: папа стремительно делал карьеру, семья росла, доход увеличивался, люди любили. А потом он заболел. Больницы в Москве и Питере, и диагноз неизлечимой болезни, сделавшей его в самом расцвете сил инвалидом 1 степени. На 35 лет здоровой жизни пришлись 30 лет больной, из которых 25 прожиты взаперти. В стенах своего дома, в пределах своего двора, с ежедневной борьбой со своей немощью. Все враз изменилось. Такое падение стремительное! Какого это молодому, успешному, красивому, счастливому, активному, амбициозному вдруг стать инвалидом, вызывающим жалость у тех, кто раньше смотрел с восхищением и завистью?! Все потихоньку стали отворачиваться… друзья все реже и реже приходили, родственники вниманием не баловали. Была семья. С папой остались жена и дети. Всевышний послал папе испытание. И папа не озлобился. Ни на судьбу, ни на людей, ни на Всевышнего. Ни разу никто не услышал от него ни намека на недовольство. Он неизменно отвечал: «У других бывает хуже». На «Как чувствуешь себя?» слышали «Нормально», даже когда было явно видно, что дела идут отвратительно. Он не давил на жалость (он ее терпеть не мог), не играл на своей болезни, не выпрашивал ничего и ни у кого, а, наоборот, всегда готов был сам отдать свое. Никому не отказал в помощи, как бы это парадоксально не звучало, к больному безработному папе, сидящему на пенсии, приходили здоровые, крепкие, работающие мужчины и просили денег. И папе и в голову не приходило, что это ОНИ должны ему помогать. Он вообще всегда людей понимал и оправдывал: друзей, что забыли, а теперь сидят в телевизорах, занимают высокие должности, зарабатывают деньги («Они заняты. Они меня помнят. Времени просто нет»), родственников, которые подлость совершают, пользуясь его немощью («Они не хотели ничего дурного. Их тоже понять можно»). Папа был удивительно добрый человек, который изначально видел во всех окружающих только хорошее и находил оправдание каждому некрасивому поступку. Это была такая потрясающая мягкость и любовь к людям, что рядом с ним мы чувствовали себя ущербными, ничтожными, больными. Я не помню папу раздражительным, недовольным, сердитым, а только мягким, улыбчивым, и сильным. Нас четверо детей, и никто из нас не может припомнить ни одного обидного слова от него, ни одного случая спора. Ни повышенного тона. Как такое может быть?! Сидя в своей комнате, у него получалось нас воспитывать и влюблять в себя. За поддержкой шли к нему и без нее никогда не возвращались. Ужасно боялись его расстроить: не потому, что были бы наказаны, а потому что... ну как это, расстроить папу??? Он бы просто мягко улыбнулся и сказал бы: "Ничего. В следующий раз получится", но... это же не то, что он ожидал... Неустанно благодарил за любую мелочь, не хотел причинять нам неудобств из-за себя, ни разу не приступил к еде, не спросив: «А вы поели?». Хвалил словом «Молодец» или одним взглядом, и за одно это хотелось свернуть горы ради него. Он был такой хороший, что у меня было постоянное чувство вины перед ним. Что бы ни сделала. Для папы всегда все казалось малым, даже если оно было большим. Он был святой. Он был мучеником. Через какие страдания он прошел! Что за страшная болезнь это была! Она сожрала все папино тело., движения были ограничены (без помощи подняться с кресла и пройти пару шагов до стола он не мог), речь была неразборчивой (чаще всего, только мы могли ее понять и иной раз приходилось «переводить» для гостей), есть было тяжело (ел только измельченную пищу и ни разу не отказался от приготовленного блюда, капризничая, требуя другого ), а спал… в одном положении, ногу даже не мог передвинуть. Много всего было.. иными словами, один не справлялся, всегда требовалась помощь. Так было 23 года. А последние полтора года папа был уже лежачим больным. Мы всегда боялись папиных неосторожных попыток справиться самому. Как оказалось, не напрасно. У папы случился перелом бедра после одной такой попытки. Снова пытаясь оградить нас от беспокойства по поводу себя, папа умолчал об этом и молча терпел боли. А когда уже стало совсем невмоготу (а если речь идет о папе, то это значит, что было ОЧЕНЬ-ОЧЕНЬ больно), мы и узнали об этом. Срочная операция, неутешительные прогнозы… и улыбающийся мне папа в реанимации в ответ на мое зареванное лицо. Он всегда хотел утешить нас, когда в утешении нуждался он сам. Так начался ад. От операции он хорошо отошел, а по болезни своей сильно сдал. Теперь он не мог практически ничего. Каждый раз, идя на работу, я знала, какой день его ожидает сегодня, завтра, послезавтра, потому что он жил по расписанию. Он стал полностью зависим от нас. Стал подвержен депрессии. Часто грустил (а с чего было радоваться??). Он устал, но все равно не жаловался. Пару раз беззвучно заплакал… беззубым ртом, налившимися глазами папа плакал.. это все, что он себе позволил за эти десятилетия. Слабел потихоньку… постоянная мокрота в горле, что мешала ему проталкивать еду.. (прием пищи превратился в сплошное мучение), немощь во всем, невозможность выразить свои мысли, усталость. Я над ним крутилась, играла бодрячка, что вот, мол, это временно, вот сейчас станет лучше, как только это покапаем, то выпьем. И папа все делал, как ему говорили, не веря во все это, но для нас. Видел, что еле скрываем свои слезы, и чтобы нас не обидеть и не расстроить, каждый раз соглашался на эти бесконечные манипуляции, притворяясь, что сам верит в улучшение. Он всегда думал о нас. Боялся расстраивать. Знал, как сильно мы его любим и хотим, чтобы он жил. Два раза мы его вытаскивали ОТТУДА, а, когда затеплилась надежда и его состояние вроде как стабилизировалось, он под утро решил уйти. Я была последней, кто видел папу живым. Слышала его последний выдох. Он не мучался. Сама смерть пришла быстро. И забрала его. Самого лучшего. Самого чистого. Таких больше нет. Таких тихих героев. Не найдется ни одного человека, кого папа обидел. Ни одного случая, где папа повел себя непорядочно. Это удивительный образец благородства, стойкости, смирения, терпения, безгрешности… продолжать можно бесконечно, потому что папа – это обо всем... Как там у Чехова эта знаменитая фраза звучит? «В человеке всё должно быть прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли...» Более-менее понятно с внешностью, но а с мыслями как это возможно? Так вот, я могу поручиться в чистоте каждой папиной мысли.. Так не может быть, чтобы за годы человек как-то где-то не выдал себя. Папа не играл, папа был настоящий в своей правильности. А в комбинации со всем остальным – это кажется совершенно невозможным, если не знать папу. В нем было все из чеховского. Папа был ЧЕЛОВЕКОМ. А уж отцом каким, знаю только я. Потому и скорблю. Это лучшее, что было и будет в моей жизни.
К 35 годам папа считался баловнем судьбы. И для этого были основания: образованный, на высокой должности, обеспеченный, счастливо женат на самой завидной невесте города, красивые дети, воспитанный, обходительный, безотказный и очень-очень красивый. Правда, слишком хорошо, чтобы быть правдой? Но так и было. Только папа всего этого добился сам: будучи родом из неграмотной, бедной, сельской рабочей семьи, он смог свои трудолюбием, упорством и стремлением выбиться в этой жизни, достичь таких высот. Он был помешан на учебе: его тянуло к знаниям, настолько сильно, что он готов был пешком ходить в ближайшую школу, которая находилась в другом селе, тратя на дорогу туда и обратно часы. Доучился до серебряной медали, а затем и до диплома горняка. Как одному из самых лучших выпускников, ему предложили поехать на Крайний Север,где набирали свои обороты тамошние рудники. Предложение такое тогда считалось большой удачей, папа за него и ухватился. Говорить о том, что никакой финансовой помощи от семьи он не получал, и не стоит. Она сама еле выкарабкивалась, папа и не рассчитывал. Жил на кефире с булочкой и до конца своей жизни считал, что вкуснее ничего нет. Отучился и там, попутно работая шахтером. Помогал домашним, высылая заработанные деньги, и расплачивался с семейными долгами, когда приезжал домой. Увлекался игрой на гитаре, шахматами, спортом, фотографированием. Все ему было интересно, во всем хотел быть лучшим. Все складывалось очень хорошо: папа стремительно делал карьеру, семья росла, доход увеличивался, люди любили. А потом он заболел. Больницы в Москве и Питере, и диагноз неизлечимой болезни, сделавшей его в самом расцвете сил инвалидом 1 степени. На 35 лет здоровой жизни пришлись 30 лет больной, из которых 25 прожиты взаперти. В стенах своего дома, в пределах своего двора, с ежедневной борьбой со своей немощью. Все враз изменилось. Такое падение стремительное! Какого это молодому, успешному, красивому, счастливому, активному, амбициозному вдруг стать инвалидом, вызывающим жалость у тех, кто раньше смотрел с восхищением и завистью?! Все потихоньку стали отворачиваться… друзья все реже и реже приходили, родственники вниманием не баловали. Была семья. С папой остались жена и дети. Всевышний послал папе испытание. И папа не озлобился. Ни на судьбу, ни на людей, ни на Всевышнего. Ни разу никто не услышал от него ни намека на недовольство. Он неизменно отвечал: «У других бывает хуже». На «Как чувствуешь себя?» слышали «Нормально», даже когда было явно видно, что дела идут отвратительно. Он не давил на жалость (он ее терпеть не мог), не играл на своей болезни, не выпрашивал ничего и ни у кого, а, наоборот, всегда готов был сам отдать свое. Никому не отказал в помощи, как бы это парадоксально не звучало, к больному безработному папе, сидящему на пенсии, приходили здоровые, крепкие, работающие мужчины и просили денег. И папе и в голову не приходило, что это ОНИ должны ему помогать. Он вообще всегда людей понимал и оправдывал: друзей, что забыли, а теперь сидят в телевизорах, занимают высокие должности, зарабатывают деньги («Они заняты. Они меня помнят. Времени просто нет»), родственников, которые подлость совершают, пользуясь его немощью («Они не хотели ничего дурного. Их тоже понять можно»). Папа был удивительно добрый человек, который изначально видел во всех окружающих только хорошее и находил оправдание каждому некрасивому поступку. Это была такая потрясающая мягкость и любовь к людям, что рядом с ним мы чувствовали себя ущербными, ничтожными, больными. Я не помню папу раздражительным, недовольным, сердитым, а только мягким, улыбчивым, и сильным. Нас четверо детей, и никто из нас не может припомнить ни одного обидного слова от него, ни одного случая спора. Ни повышенного тона. Как такое может быть?! Сидя в своей комнате, у него получалось нас воспитывать и влюблять в себя. За поддержкой шли к нему и без нее никогда не возвращались. Ужасно боялись его расстроить: не потому, что были бы наказаны, а потому что... ну как это, расстроить папу??? Он бы просто мягко улыбнулся и сказал бы: "Ничего. В следующий раз получится", но... это же не то, что он ожидал... Неустанно благодарил за любую мелочь, не хотел причинять нам неудобств из-за себя, ни разу не приступил к еде, не спросив: «А вы поели?». Хвалил словом «Молодец» или одним взглядом, и за одно это хотелось свернуть горы ради него. Он был такой хороший, что у меня было постоянное чувство вины перед ним. Что бы ни сделала. Для папы всегда все казалось малым, даже если оно было большим. Он был святой. Он был мучеником. Через какие страдания он прошел! Что за страшная болезнь это была! Она сожрала все папино тело., движения были ограничены (без помощи подняться с кресла и пройти пару шагов до стола он не мог), речь была неразборчивой (чаще всего, только мы могли ее понять и иной раз приходилось «переводить» для гостей), есть было тяжело (ел только измельченную пищу и ни разу не отказался от приготовленного блюда, капризничая, требуя другого ), а спал… в одном положении, ногу даже не мог передвинуть. Много всего было.. иными словами, один не справлялся, всегда требовалась помощь. Так было 23 года. А последние полтора года папа был уже лежачим больным. Мы всегда боялись папиных неосторожных попыток справиться самому. Как оказалось, не напрасно. У папы случился перелом бедра после одной такой попытки. Снова пытаясь оградить нас от беспокойства по поводу себя, папа умолчал об этом и молча терпел боли. А когда уже стало совсем невмоготу (а если речь идет о папе, то это значит, что было ОЧЕНЬ-ОЧЕНЬ больно), мы и узнали об этом. Срочная операция, неутешительные прогнозы… и улыбающийся мне папа в реанимации в ответ на мое зареванное лицо. Он всегда хотел утешить нас, когда в утешении нуждался он сам. Так начался ад. От операции он хорошо отошел, а по болезни своей сильно сдал. Теперь он не мог практически ничего. Каждый раз, идя на работу, я знала, какой день его ожидает сегодня, завтра, послезавтра, потому что он жил по расписанию. Он стал полностью зависим от нас. Стал подвержен депрессии. Часто грустил (а с чего было радоваться??). Он устал, но все равно не жаловался. Пару раз беззвучно заплакал… беззубым ртом, налившимися глазами папа плакал.. это все, что он себе позволил за эти десятилетия. Слабел потихоньку… постоянная мокрота в горле, что мешала ему проталкивать еду.. (прием пищи превратился в сплошное мучение), немощь во всем, невозможность выразить свои мысли, усталость. Я над ним крутилась, играла бодрячка, что вот, мол, это временно, вот сейчас станет лучше, как только это покапаем, то выпьем. И папа все делал, как ему говорили, не веря во все это, но для нас. Видел, что еле скрываем свои слезы, и чтобы нас не обидеть и не расстроить, каждый раз соглашался на эти бесконечные манипуляции, притворяясь, что сам верит в улучшение. Он всегда думал о нас. Боялся расстраивать. Знал, как сильно мы его любим и хотим, чтобы он жил. Два раза мы его вытаскивали ОТТУДА, а, когда затеплилась надежда и его состояние вроде как стабилизировалось, он под утро решил уйти. Я была последней, кто видел папу живым. Слышала его последний выдох. Он не мучался. Сама смерть пришла быстро. И забрала его. Самого лучшего. Самого чистого. Таких больше нет. Таких тихих героев. Не найдется ни одного человека, кого папа обидел. Ни одного случая, где папа повел себя непорядочно. Это удивительный образец благородства, стойкости, смирения, терпения, безгрешности… продолжать можно бесконечно, потому что папа – это обо всем... Как там у Чехова эта знаменитая фраза звучит? «В человеке всё должно быть прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли...» Более-менее понятно с внешностью, но а с мыслями как это возможно? Так вот, я могу поручиться в чистоте каждой папиной мысли.. Так не может быть, чтобы за годы человек как-то где-то не выдал себя. Папа не играл, папа был настоящий в своей правильности. А в комбинации со всем остальным – это кажется совершенно невозможным, если не знать папу. В нем было все из чеховского. Папа был ЧЕЛОВЕКОМ. А уж отцом каким, знаю только я. Потому и скорблю. Это лучшее, что было и будет в моей жизни.