Варенье из вишни с косточками, светлой грусти и простых солнышко слëз

[Ira1960]

Варенье из вишни с косточками, ароматное до боли в носу, было любимым вареньем моего деда со стороны мамы. Дед Анатолий называл его, почему-то, Kirsche Konfitüre. Я смутно помню, что он воевал в Кёнигсберге. Быть может там произошла эта история, связанная с вишневым вареньем...



Соловьи не знали, что они — немецкие и поэтому пели совсем по-русски — с коленцами, трелями, иногда сбиваясь и начиная свои куплеты сначала. И сирень пахла совсем по-русски, щипая нос сладкой свежестью поздней весны, предвещавшей скорое знойное лето. Остроконечные шпили кирх не вязались с такими родными звуками и запахами. Все же это был Кёнигсберг, а не Курск!

Война еще не закончилась, но запах победы, как и запах сирени, уже кружился в воздухе. В одном уцелевшем от бомбежек доме поселились на несколько дней русские солдаты и молодой лейтенант.

Хозяйка дома — маленькая старая немка с седенькими буклями тихо и робко бормотала :»Bitte Herren Offiziere!» почти на каждое телодвижение русских. По всему было видно, что она напугана до полусмерти.

Но постояльцы были смирными, и фрау мало-помалу успокоилась. По вечерам престарелая дама угощала непрошеных гостей травяным чаем, а сама сидела за столом, подперев худыми руками подбородок и думала о чем-то о своем. К чаю подавала неизменные галеты и душистое варенье из вишни.

Как-то раз в дом попросились на ночлег девушки девушки-связистки, которые возвращались в свою часть из госпиталя. У одной из них был прекрасный точеный профиль, но только с одной стороны лица. Другая сторона была изуродована осколком снаряда.

Мужчины решили устроить для девчонок вечер с танцами. По этому случаю хозяйка принесла патефон и довоенные пластинки. Немка жестами пригласила девушек наверх, в свою комнату. Там, в пропахшем нафталином шкафу, хранились ее платья.

Вот это ей подарил Алоиз на пятнадцатую годовщину свадьбы, а это, розовое, ей сшила Герда, когда Пауль закончил Университет. Не много у нее в жизни было оказий надевать красивые одежды! Женщина дрожащими пальцами расправляла воротнички и манжеты, поглаживала складки. Она предложила девушкам переодеться. И булавочками кое-как подогнала наряды на худые девичьи тела.

Угощались «вторым фронтом», спиртом и чаем с вишневым вареньем. Томное танго затопило комнату. Танцевала только одна пара. Вернее, начали танцевать все, но эти двое танцевали так, что все расступились и просто смотрели. Боль, страсть, гнев, нежность, непознанная еще любовь и сполна испитая горечь утрат — все было в этом танце! Девушка поворачивала голову — точеный профиль, изуродованная маска, опять точеный профиль, опять маска...

В наполненных ужасом глазах хозяйки не было слез — они высохли еще в сорок втором. Только руки, теребящие маленький кружевной платок, выдавали нестерпимую душевную боль:"Майн Готт! Будь прокляты те, кто кинул в кровавую бойню ее Пауля и этих детей!" Ей больше некому варить вишневое варенье. А то, что осталось, она через несколько дней упакует в солдатские сидоры русских... Варенье из вишни с косточкой, светлой грусти и простых соленых слез...

[Ira1960]

Цветаевский яблочный пирог

Цветаевский яблочный пирог — его рецепт окутан тонкой вуалью легенды, а может — были о том, что таким лакомством угощали когда-то своих гостей незабвенные сестры Цветаевы — Марина и Анастасия. Хочется верить, что так и было. Уж очень красиво название — оно звучит, как привет из «Серебряного века». И через сто лет после своего предполагаемого рождения нас продолжает радовать нежным вкусом и прекрасным ароматом знаменитый Цветаевский яблочный пирог.

Мои питерские кузины называли этот яблочный пирог немножко фамильярно — просто «Цветаевский», без уточнения — что это и с чем. Но, в таком обращении чувствовалось безмерное уважение к личности. Что-то сродни Леонардо без Винчи — и так понятно, о ком речь!

На чаепитие с яблочным пирогом неизменно собирались многочисленные родственники и знакомые — какие-то троюродные кузены, прыщавые племянники и согбенные тетушки «в летах», видавшие живого Распутина. После чая и Цветаевского пирога иногда музицировали и читали стихи. Говорили в пол голоса, употребляя давно забытые слова вроде «голубчик» и «сударыня».


В уголке гостинной в кресле-качалке неизменно сидела бабушка Фатима и вязала носки. Старушка одиноко жила по соседству. Ее муж погиб еще в финскую, а сын пропал без вести в августе сорок первого. Кузины частенько приглашали ее на Цветаевский яблочный пирог и стаканчик чаю. В этом доме чай пили только из стаканов в подстаканниках — так вкуснее и чай видно.

Как-то зимой, возвращаясь из института, дома я никого не застала, а ключи попросту забыла. Чтобы не мерзнуть, постучалась к бабе Фате.

Дверь была не заперта и я тихонько вошла. В просторной, совершенно лишенной мебели комнате, большими стопками лежали вязаные шерстяные носки. Их было так много, что я даже растерялась.

Пришла хозяйка с охапкою хвороста. Увидев меня, она приветливо улыбнулась и ласково нараспев сказала : «Вот Сереженьку и Ванюшку жду. Придут — надобно ножки согреть — озябли, чаи, на войне-то!»

Выбежав во двор, я упала лицом в пушистый снег. Бесстрастная вечерняя Венера едва ли заметила следы моих горячих слез...

[Ira1960]

Варенье из яблок

Стройотряд в Ленобласти — это все равно, что армия — где-то за углом. По крайней мере, так нам казалось. Каждый день мы с Вовой ходили в соседнюю деревню. Наш молодой растущий организм просто требовал парного молока, которое мы покупали у одинокой пожилой женщины. Высокая, сухощавая и загорелая, Филипповна, казалась монументом во плоти.


Мешала ли она повидло в огромном медном тазу или полола клубнику в огороде — неизменно величавые движения сопровождали любую ее работу. Первый раз увидев, мы назвали ее «бабушка». Она рассмеялась, уперев крепкие руки в бедра, а тонкие лучики морщинок вокруг ее глаз стрелами разлетелись в разные стороны: «Ох, ребятки, для вас и двадцать пять — уже старость!»

Действительно — все, что простиралось «после 25» казалось уж, если не старостью, то по крайней мере, чем-то весьма далеким от молодости с ее желаниями, стремлениями и порывами. Время текло медленно, будто зная, что за короткий отрезок жизни, который называется «Юность», надо прочувствовать все оттенки этого бесценного дара Создателя. А мы торопились...

Близилась осень. Из труб деревенских домов по ночам иногда уже вился легкий дымок, стыдливо исчезая на рассвете. Вроде как рано еще топить печи... Густой аромат яблок и опавшей листвы перемешивался с утренним туманом и сладко заползал в нос, вынуждая его с удовольствием и от души чихнуть. Утром пили обжигающий чай из алюминиевых кружек, наскоро съедали хлеб с яблочным вареньем и бежали за крынкой молока. Хозяйка оставляла ее в сенном шкафчике.

Как-то раз горшочка на привычном месте не оказалось. Вместо него на полке стояли баночки, в которых золотилось варенье из яблок дольками на зиму. Потоптавшись немного в холодных сенях, нерешительно постучали о притолоку и заглянули в слабо освещенную робкой лампадкой комнату. А там на узенькой, почти девичьей кровати, под тонким лоскутным одеялом, крепко обнявшись спала не молодая влюбленная пара, вовсе не ощущая пронзительного рассветного холода ( в домике было не топлено).

Испытывая смущение от нечаянного вторжения в чужой мир, мы невольно залюбовались спящими. Их объятия были столь отчаянными, словно они боялись, что разомкнув их — потеряют друг друга навеки.

[ваша сестра]

..
Ира...

[Ira1960]

Варенье из лепестков чайной розы - Варди мураба по-армянски. Певучее, красивое название под стать самому варенью! Если вы хоть раз пробовали это пахучее лакомство, то понимаете, о чем я говорю. Оно по истине волшебно — варенье из лепестков роз!

Седа или просто «татик» (бабушка), как звала ее вся детвора округи, каждый год варила варенье из лепестков роз и угощала им всех соседей. Ее когда-то шумный дом теперь молчаливо и чутко прислушивался к шагам, доносящимся с улицы:"А вдруг к нам гости?"

Но, гости не шли... Нет, к старушке, которая жила с правнучатой племянницей в маленьком домике, увитом розами, часто заходили односельчане — и взрослые, и детишки. Гости — это те, кто приезжает издалека...

Несмотря на глубокую старость (а бабушка подходила к своему столетнему юбилею), Седа сохранила ясный и пытливый ум. Тщедушное, почти прозрачное, как у эльфа, тело вмещало огромную душу, которую она щедро растрачивала когда-то на детей и внуков. И не только своих... Теперь же почтенная женщина часами сидела в плетеном кресле, читая Маркеса и Виргилия, Чаренца и Сиаманто, Чехова и Набокова.

«Господь дал мне здоровья на десять жизней!»- временами говорила она. «Только — зачем?» Все, кого я люблю, умерли, или далеко от меня! Вот сварила бы хоть баночку варенья из лепестков роз Каренчику. Он, поди, в своей Канаде и не пробовал такого!" — и сокрушенно качала головой. Ведь своего взрослого прапраправнука она никогда в жизни не видела! А варенье всякое разное — клубничное, земляничное, абрикосовое, из айвы, из лепестков роз все равно варила — угостить кого, да и на всякий случай...


В гостиной старушки проживали свой долгий век большой круглый стол и венские стулья фабрики братьев Тонет. Хозяйка периодически заходила сюда, чтобы проверить свежесть букетов роз и скатерти.


На ворчание племянницы о том, что «весь этот хлам надо убрать на чердак, все равно на нем никто не сидит и за ним никто не ест», обычно добродушная бабушка упирала руки фертом и назидательно говорила: «Стол и стулья всегда должны быть готовы принять гостей, как, впрочем, — и их хозяйка!» А потом упрямо меняла цветы, доставала из комода чистую скатерть и, удостоверившись, что в буфете есть варенье и чай из розовых лепестков, удалялась прочь.

Между тем, столетний юбилей приближался с роковой неотвратимостью. Седа ждала и боялась этой даты. В тот самый день с раннего утра старый дом заговорщицки и весело заскрипел половицами. Когда проснувшаяся юбилярша тихонько вышла на веранду, то на нее через другую дверь начали заходить ГОСТИ, приехавшие издалека...

Она ушла через три месяца. Тихо, с улыбкой, во сне. У нее не осталось больше желаний...