Может кому-нибудь поможет...

[Тата39]

Мой рассказ.

БЫЛЬ ИЛИ НЕ БЫЛЬ

Быль или не быль, никто уже и не помнит. Но рассказывают в наших краях историю, что произошла в прошлом веке как раз после войны с фашистами.

Среди тайги северной расположилась маленькая деревушка. Люди деревенские жили не богато, но дружно, чисто и в труде. В тайге охотой промышляли, ягодами, рыбу ловили в быстрой реке, которая шумела недалеко от деревеньки. Скотину держали. Огороды возделывали – картошка, морковь, свекла, репа – жить можно!
И церквушка своя была. Удивительно, в таком-то месте забытом цивилизацией. Откуда появился отец Николай, сколько ему лет было, никто не знал. Но возвел он в деревеньке церковь и все деревенские ему помогали, кто мог, правда. Тут же и детки малые и старики. Кивают головами: «Благое дело делает Николай. Благое».
Отец Николай стал службу в церкви вести, деток народившихся крестить, молодоженов венчать, усопших отпевать. И рисовал Николай удивительной красоты и чистоты иконы. Раздавал их он людям. Так что вскоре в каждом доме появился уголок с иконой и лампадкой.
А когда та страшная война началась, то благословил Николай мужчин на службу, страну от врагов защищать.
Ушел на войну и Борис Матвеевич, тридцати пяти лет отроду. Оставил жену любимую Марту и деток троих – Ванечку, Глашеньку и младенца Алешу, который мамку еще сосал. Как все плакали, как убивались. Только и смог сказать Борис Матвеевич жене Марте, пряча глаза: «Береги деток!» Крепко обнял жену, детишек в макушки поцеловал и ушел.
Честно воевал Борис Матвеевич, писал жене и детям письма, в перерывах между боями мечтал, как вернется в родную деревеньку, обнимет жену, Ванюшу, Глашеньку, Алешеньку, и заживут они дальше, дружно, еще деток нарожают.
Но беда случилась. В страшном бою с врагом оторвало у Бориса Матвеевича левую руку, а правую руку зацепили пули выше локтя.
Медсестричка нашла его без сознания после боя. Операцию сделали Борису тут же в передвижном лазарете. Хирург пытался руку спасти. Потом отправили Бориса Матвеевича в госпиталь в тыл. В дороге рука загнила, болела страшно. И ничего врачи не смогли в госпитале сделать, кроме как ампутировать ту руку. Одни плечи остались и культи небольшие. «Гангрена. Что тут скажешь» - сказал, опустив глаза в пол, врач. Был Борис Матвеевич мужик здоровый, а стал калекой…
Жить не хотел. Нянечка старушка за ним ухаживала, как за сыном родным, кормила, поила и разговоры вела. Что вернется он, Борисушка, в родную деревню, поцелует жену, деток и заживет спокойно, счастливо. Ну и что, что рук нет! Голова, ноги на месте. И мужское всё работает. А что бабе надо? Деток еще нарожаете, наростите. Что деткам нужно? Папка любимый, который по-мужски всё разъяснить, на путь истинный наставит, в макушку поцелует, подбодрит. «Езжай, Борисушка, домой, езжай, родненький» - так причитала нянечка вечерами. И успокоился Борис. Поразмышлял. Вспомнил жену свою Марту. Знал, что примет она его любого. Чего ему бояться? Домой! Всё, закончилась для Бориса Матвеевича война. Пусть молодые воюют, здоровые, а ему деток нужно воспитывать!
Засобирался Борис домой. Нянечка напутствовала: «Везде люди, подмогут. Ты только не стесняйся, проси, ежели что. Не будь горделивым». Обняла его, поцеловала в лоб сухими губами. И спину перекрестила.
Добирался до места родного Борис Матвеевич долго – целый месяц. И поездом, и катером, и пешком, и на телеге, и снова пешком.
Вот, она, деревня родная! И церквушка на горке стоит, целехонькая.
Когда забежал Борис в дом, не узнал его… Грязно, холодно, сыро. Где Марта, детки?
Тут дверь стукнула. Увидел Борис, что пришли соседи старик Афанасий и жена его баба Настя. Афанасий руку Борису хотел пожать, да осекся, вздохнул. Обнял Бориса, как родного сына. А баба Настя всё охала и слезы с глаз смахивала.
Рассказали Борису, что померли и дети его, и жена… Хвороба на деток напала, всех забрала. Сначала Ванечка умер, потом Алешенька. Дольше всех держалась Глашенька. Но и она умерла. А Марта как будто с ума сошла. Все ходила по дворам и говорила, что ушли детки ее в тайгу. Глупые. И Алешку с собой утащили. Марта собиралась их искать. Следили за Мартой по очереди. И отец Николай приходил. Разговаривал с Мартой.
Не углядели. Ушла Марта в тайгу, да там и сгинула.
«Ты поплачь, поплачь, Борис» - всё твердила баба Настя – «На кладбище сходим. Детки твои все рядышком схоронены. Поплачь. Хорошо им в Царствие Небесном у Боженьки нашего. Хорошо. Так отец Николай говаривал».
Борис глазами сверкнул: «У Боженьки? Нет Бога. Неееет!» Кинулся он туда, где иконы стояли, ухнул: «Унеси их! Убери! Нет Бога, нет!»
«Господи» - только и выдохнула баба Настя. Ушли соседи. Иконы забрали от греха, решили их у себя схоронить, потому что, как решил старик Афанасий, напало на Бориса Матвеевича временное сумасшествие от внезапного и сильного горя.
На следующий день пришел к Борису отец Николай. Но не стал Борис его слушать. Выгнал.
Всю ночь молился отец Николай перед ликом Святой Божьей Матери. Просил просветления Борису и успокоения душе его израненной. Помогло ли это, не помогло – кто знает…
Деревенские жалели Бориса, приходили к нему, пытались помочь, но всех гнал Борис. Терпел только присутствие бабы Насти, звал ее, когда уж совсем по хозяйству справиться сам не мог. Так-то он ногами все научился делать. И ложку держать, и печь топить, и воду возить на специально приспособленной тележке.
Одинокие бабы заглядывались на Бориса Матвеевича. Мужик он статный был. Ну и что, что рук нет. Зато сила какая!
Но Борис к женщинам внимания не проявлял. Слишком сильная память была у него о жене своей любимой Марте…
Так и прожил Борис Матвеевич в одиночестве три года. Без любви, без детского шума и смеха.
Но однажды случилось вот что в деревне. Появилась во дворе Бориса Матвеевича девчушка. Грязная. Волосы патлой, руки в коростах. Одета в рванье и босиком. Откуда – никто не видел, не слышал. Просто чудо приключилось.
Девчушка забралась на крыльцо дома Бориса, толкнула ручонками дверь, вошла в дом, забралась Борису Матвеевичу на колени, обняла крепко-крепко и затихла. Борис головой мотает, а снять девчушку с себя не может – рук то нет…
Так и сидели, пока баба Настя к Борису не зашла.
Увидела, охнула, девчушку сняла с Бориса и спросила: «Девочка, как зовут-то тебя? Откуда ты?»
Девочка крутила головкой грязненькой и только повторяла: «Не ведаю. Не ведаю». Потом вырвалась из бабы Настиных рук и опять вцепилась в Бориса. Заглянула ему в глаза, а глаза ее небесно-голубые, как у Алешеньки младшенького, и вопросом убила: «Тятя?»
Борис только процедил: «Убери…»
Баба Настя отодрала девчонку от Бориса и ушла к себе в дом вместе с ней.
Позвали отца Николая. Тот велел – девочку нужно оставить в деревне, выходить, вырастить. Будет она общей дочерью.
Старик Афанасий и баба Настя взяли Елену, так назвали девочку, к себе. Решили рОстить, пока силы были.
Отец Николай крестил девочку тем же именем в честь равноапостольной Ольги, великой княгини Российской, во святом крещении Елена.
Лена ничего о себе не рассказывала, как будто не помнила, но была она от природы смышленой, и сильный организм ее взял верх, окреп, стала девочка разговаривать, ухватывала всё на лету, была помощницей Афанасию и бабе Насте, любимицей всей деревни.
Больше всего любила Лена ходить к Борису Матвеевичу. Садилась у окошка и смотрела внимательно на Бориса. Помогать ему пыталась. Он ее гнал, злился, ругался. А она смеялась заливисто и убегала обратно к бабе Насте.
И стал замечать Борис Матвеевич, что ждет, когда придет к нему Лена. Ждет ее заливистого смеха, озорного голубого взгляда. И вспыхивали всё чаще в его голове слова, которые произнесла девочка давно: «Тятя». А может взять Лену к себе – стал задаваться вопросом Борис. А потом как отмахивался – нет, ни за что! Он бобыль – одинокий человек, калека! Вся его любовь на кладбище – три могилки… Да жена сгинувшая в тайге.
Так и жил Борис, ничего в своей жизни не меняя.

Весна сменялась летом, лето осенью, осень зимою. И ничто не могло остановить ход времени - ни горе, ни больная душа, ни горькие мысли.
Раньше Борис любил зиму, снежную, трескучую морозами. Зима в тех краях была всем зимам Зима. А Новый год как праздновали! И Рождество! С приходом отца Николая в деревню, Рождество стало самым почитаемым праздником. И такое радостное состояние у всех людей было. Словами не передать. Это только чувствовать можно.
Практически все мужчины вернулись с войны обратно в родную деревню. Здоровые были люди. Как будто оберегал их кто.
И Рождество в этом году ждали особенно, одухотворенно – мужья, отцы сыновья – вернулись; женщины расцвели, окрепли, детки довоенные подросли, и новые народились.
Хотя нужно сказать, что власти запретили Рождество праздновать. Велено было отмечать Новый год. И точка. Народ со всем соглашался, но делал по своему. Тем более в деревне сохранилась церковь и отец Николай всё также рисовал иконы, и совершал дела свои благостные. Молился. И каждый раз вспоминал в своих молитвах Бориса Матвеевича. Вера в душевное исцеление Бориса была велика!

Вот и Новый год встретили. Вся деревня ждала Рождество. Борис Матвеевич жил как обычно, размеренно.
А тут шестого января прибегает к нему старик Афанасий обеспокоенный: «Лена заболела… Лежит, глаза не открывает. Тебя, Борис, зовет. Настя ее выхаживает. И врач был. Говорит – дифтерит. Всё врач делает, что может… Чахнет Леночка. Чахнет. Не знаем, что делать. Тебя, Борис, зовет. Стонет». И ушел.
Походил Борис Матвеевич до дому. Резанули слова Афанасия, как по сердцу.
Решил Борис пойти к Лене.
Увидел больную девочку, вздрогнул. Лежит бледная, глазки прикрыты, дышит тяжело. Баба Настя над ней хлопочет, слезами умывается. Афанасий молчит, только желваками играет. Глянул на Бориса, прошептал губами: «Спасибо, что пришел».
Борис склонился над девочкой. Она, не открывая глаз, стала шептать ему на ухо слова, от которых у Бориса Матвеевича сердце забилось так, что будто остановится.
«Сядьте, папа, у икон у себя в доме. Попросите своих деток, чтобы они похлопотали у Боженьки за меня. Попросите».
Тяжело дышит девочка. Последние силы на свои слова тратит.
«Попросите. Бог их послушает» - выдохнула и ушла в забытье.
Поцеловал Борис Лену в лоб. Оглянулся на Афанасия, а тот ему уже иконы приготовил, те, от которых отрекся Борис. Только и кивнул Борис головой.
Старик Афанасий поставил иконы в доме Бориса Матвеевича туда, где им и положено стоять, зажег лампадку, тоже с собой была припасена. Перекрестился и ушел.
Остался Борис один. В доме темно. На небе звезды горят ярко, в дом светом заглядывают через окна. Рождество! А Лена уходит…
Смотрит Борис на образ Богородицы и видит жену свою Марту с Алешенькой на руках. Светло лицо ее. А Алешенька головку преклонил к ней на плечо и улыбается. И видит Борис деток своих старших Ваню и Глашу. За руки они держатся.
А у Бориса как будто руки выросли. Он к ним подошел и обнял их всех. Марта в глаза ему смотрит и слышит он ее голос, хотя губы ее сомкнуты «Борис, любимый мой муж, не серчай ты на Бога. Нам хорошо тут. Радостно, светло. Детки болели тяжело… Мучились. А когда ушли, то Боженька и меня к себе забрал. Не могла я без деток наших. Боль была сильнее, чем от самой страшной болезни».
Борис вслушивался в каждое слово жены, чувствовал любовь детей.
«Елена – это посланница моя к тебе. Надежда, вера и любовь. Прими ее!»
Только и смог Борис выдохнуть «Приму!»
И заплакал.
А в церкви у отца Николая плакали Лики Святых… Отец Николай всё понял.

После Рождества пошла Елена на поправку. А как поправилась, забрал ее Борис Матвеевич к себе. Нарек дочкой. Старик Афанасий и баба Настя были только рады. Их век уже прошел, а Лене еще жить и жить.

Быль или не быль. Кто знает?

[Тата39]

Папа Дед Мороз

Лиля укладывалась спать. Уже прочитана книжка, любимая кукла Катерина уложена в кроватку, попита водичка, поцелована в щечку и в носик. Но Лиля всё вертелась на своём диванчике.

Я подошла поправить сбившееся одеяло. Лиля захныкала:
- Мамуля, расскажи сказку.
Я кивнула:
- Хорошо. Но обещай лежать тихо-тихо и внимательно слушать, а иначе сказка испугается, и я не смогу её рассказать.
Лиля, хитро улыбнувшись, закивала своей головкой так, что светлые кудряшки запрыгали в такт кивкам. Я, присев на край её диванчика, начала свой рассказ:
- Давным-давно жила на свете маленькая девочка. Звали её Татой.
Лиля перебила меня:
- Мамочка, так тебя папа называет!
Я, притворно нахмурившись, сказала:
- Лиля, ты обещала внимательно слушать!
Лиля, закрыв рот ладошкой, округлила глазки. Я же продолжила:
- У Таты была мама, а папы не было. Тата знала, что папа уехал в зимнюю страну, где снег никогда не тает, а солнце искрится в падающих с неба снежинках. Когда-то папа жил вместе с Татой и мамой. Это было веселое, счастливое время. И её мама тогда была счастливой… А теперь мама перестала обращать внимание на Тату. Часто плакала, отмахиваясь от девочки и от её рассказов о том, что папа уехал в снежную страну и скоро приедет. А однажды даже накричала на Тату и больно нашлепала ее по попе, приговаривая, что папа больше никогда не придет к ним…

***

Зима 1989 года.
«Он умер! Понимаешь, умер! Его нет больше! Нет!» - визжала мать, больно хлестая Наташу по голове, по щекам, по спине – «И не смей больше говорить об отце! Не смей!» А потом с силой оттолкнув дочь, упала на диван и зарыдала в голос.

Наташа, забившись в пространство между шкафом и диваном, дрожа всем телом, горько плакала, а в её голове крутился один только вопрос: «Почему мама не верит мне?»

Наташа знала, что папа погиб. Его задавила машина… Были похороны. Наташу на кладбище не взяли, у неё вдруг поднялась высокая температура. За девочкой осталась присматривать старенькая бабушка, которая приехала из деревни. Она и рассказала, что Алёша (так бабуля называла Наташиного папу) вовсе не умер, а переселился жить в сказочную страну, в которой вечный холод и белый снег покрывает землю, и вечный лёд сковывает воду. Наташа поверила каждому слову бабушки. Потом рассказала об этом маме. Но мама не поверила. Мама вообще очень сильно изменилась, как будто заболела. Сначала она перестала ухаживать за собой, потом перестала убирать в квартире, затем перестала готовить кушать. И, в конце концов, перестала замечать свою маленькую дочь.

Так Елена и её дочка прожили до Нового года. Девочка ничего не ждала от праздника, потому что знала, что праздника не будет.

Тридцать первого декабря мама закрылась на кухне с бутылкой. Наташа знала, что в бутылке водка. Мама, выпив полбутылки, начинала жалеть девочку, говорить ласковые слова, доставала альбом со старыми фотографиями. Они вместе смотрели его. Маленькая Тата сидела у папы на коленях. Молодая женщина стройная, в красивом платье, туфли на высоком каблуке – это мамочка. Мама вместе с папой, улыбаясь, смотрели в объектив. Это была самая любимая Наташина фотография. Когда мама доходила до этой фотографии, то прятала альбом и допивала оставшуюся водку из бутылки. Потом рыдала. Девочка быстро одевалась и уходила из дома.

В этот Новый год всё повторялось…
Мать пьяно тянула: «Своооолочь. Бросил меня… Броооосил… Сволочь!»

Наташа, натянув рваные рейтузы, накинув грязную курточку, всунув ноги в сапоги, выбежала на улицу. Морозило.

Девочка, втянув голову в плечи, затянув покрепче завязки на капюшоне, пошла в сторону парка, подальше от веселого шума, взрывов хлопушек и петард, ярких фейерверков, которые озаряли ночное небо. Она бежала от смеха людей, от искрящегося белого снега. Кругом были люди, но никто не замечал одинокой девочки. Все были заняты своим счастьем.
У входа в парк веселились люди, потому что там стояла высокая живая елка, украшенная игрушками, светящейся гирляндой. Всех встречал Дед Мороз и Снегурочка.

Наташа пошла в глубь парка, туда, где на небольшом расстоянии друг от друга росли три голубые ели – высоченные деревья с пушистыми игольчатыми ветками. Под самыми нижними ветками почти не было снега и можно было спрятаться от ветра. Туда и залезла девочка. Наташа, прислонившись спиной к стволу ели, вся сжавшись, и засунув руки в карманы, стала вспоминать папу. И вдруг подумала: «Хочу, чтобы папочка забрал меня к себе! Мама не любит меня, не любит…».

Мороз крепчал, но девочка не чувствовала холода, хотя мелко дрожала. Она стала засыпать. А в её голове всё крутилось: «Не любит, не любит, хочу к папе, к папе…»

Но вдруг девочка вздрогнула. В воздухе явно и отчетливо были слышны звуки колокольчиков, которые сплетались в тонкую волшебную мелодию. В носу защекотало. Запахи апельсинов, корицы, мёда заставили девочку открыть глаза. Через толстые ветки ели пробивался золотистый лунный свет. Девочка раздвинула ветки руками. От удивления её глаза сами расширились, а рот открылся. Девочка онемела и не могла пошевелиться.

Одну из трех елей луна озаряла золотистым светом. Луна освещала весь парк и весь город, но именно одна из елей была освещена особенно сильно. Вокруг царила тишина, и только звон колокольчиков нарушал её.

Рядом с елью стояли сани. Самые настоящие деревянные сани, расписанные снежинками, елочками, маленькими снеговичками. В сани была запряжена белая лошадка, в ее гриве сверкала мишура. А из саней вылезал … Дед Мороз! Самый настоящий Дед Мороз. Правда, у него не было белой бороды, а только белые усы выделялись на лице. Красная шапка и тулуп оторочены белым мехом. На ногах у Деда Мороза были надеты белые валенки.

Дед Мороз прислонил свой деревянный посох к саням, достал небольшой золотой мешочек и еще что-то (Наташа не разглядела). И спрятал всё это под ель, которая так и освещалась лунным светом. Потом повернулся в сторону ели, где пряталась девочка, внимательно посмотрел, улыбнулся. Наташе даже показалось, что Дед Мороз хотел помахать ей рукой. Но он отвернулся, забросил посох в сани и запрыгнул сам. Сказал: «Поехали, милая!» И лошадка помчалась, взмывая в воздух, унося с собой сани и Деда Мороза. В воздухе звенели колокольчики, и витал запах корицы. Постепенно яркий лунный свет исчез. Наступила полная тишина…

Через какое-то время Наташа очнулась. От увиденного её бросило в жар, по спине бегали мурашки. Наташа уже не помнила ни о своей печали, ни о своей бедной матери. Девочку увлекла только одна мысль: что в мешочке, который Дед Мороз спрятал под ель?

Набравшись смелости, Наташа вылезла из своего укрытия, подошла к ели и вытащила мешочек. Он был пухлым, но легким. К мешочку был приколот конверт, на котором красивым почерком было выведено «Маме».

Девочка положила конверт на снег. Заглянула в мешочек, а там - шубка, шапка, белые рукавички с вышитыми красными снежинками. А еще легкие-легкие валеночки. Наташа тут же переоделась. В кармане шубки она нашла маленькую открыточку, в которой было написано «Моей любимой Снегурочке Таточке!» Девочка почувствовала тепло, легкость. И она вспомнила о маме. Быстрее домой! К маме! Ей нужно отнести письмо от самого Деда Мороза.

Когда Наташа прибежала домой, мать уже спала, раскинувшись поперек дивана. В квартире стоял запах затхлости и водки. Наташа открыла форточки во всех окнах квартиры, чтобы выгнать из их дома запах отчаяния… Конверт девочка положила спящей матери в карман халата, а сама пошла спать.

Елена проснулась оттого, что очень сильно замерзла. Её знобило. Подняв голову, увидела открытую форточку, подумала: «Всыплю по полной этой дурочке…» В голове шумело, во рту был неприятный привкус. Надо бы за пивом. Наташке не продадут, придется самой. Елена тяжело встала и стала искать в карманах халата деньги. Её рука наткнулась на конверт. Вытащив его, прочитала «Маме». Открыла. Стала читать. Руки затряслись, а потом и всё ее тело. Она быстро опустилась на диван. Не веря своим глазам, Елена несколько раз перечитала послание. Письмо было написано ее мужем, ее погибшим мужем. Это был его почерк.
«Дорогая, милая, Леночка! Я знаю, что тебе тяжело, что ты сильно скучаешь по мне, душу рвешь воспоминаниями.
Любимая моя, Леночка, я жив! Я приношу детям счастье, дарю на Новый год подарки. Но я не могу вернуться к тебе, хотя и очень хочу … Не могу. Прости меня!
Береги Тату!
П.С. Наталью не ругай. Одежда - мой подарок.
Дед Мороз № 101, твой Алешенька».

Елена тихо заплакала.

***

- Тата была просто счастлива. К ней вернулась ее прежняя заботливая мамочка. И еще, мама поверила, что папа теперь живет в зимней сказке, где вечный снег, а в снежинках искрится солнце.

Я закончила свою сказку…

Лиля уже крепко спала. Надеюсь, ей снился Дед Мороз, сани, мешок с подарками. Поцеловав спящую дочку в теплую щечку, я пошла в спальню. Муж на ночной смене - такая у него работа. Завтра приедет моя мама, нянчиться с внучкой. Она так и не вышла замуж после гибели моего отца…

Мы все вместе будем наряжать маленькую живую елочку. А я подарю дочке наряд Снегурочки – шубку, шапочку, белые варежки с вышитыми красными снежинками, легкие валеночки…

Тридцать первого декабря мы с мамой будем ждать Деда Мороза № 101. Мы очень надеемся, что ему удастся еще раз навестить нас. И у него кроме белых усов будет белая борода. Ведь новогодние чудеса случаются! Мы в это верим.

[Светлана К.]

Спасибо, Таточка! Плакала, пока читала первый рассказ...
Второй осилила с двух раз... с перерывом на носовой платок...
Так пронзительно, от души. У Вас определенно дар литературный. Это у Вас давно было или только сейчас проявилось в горе?
Спасибо!
Может быть я сейчас немного проговорилась, но наш кризисный психолог Михаил Игоревич искал помощника с литературным талантом, насколько я знаю... Если здесь рубрики Связь с администрацией форума и Каждый может помочь нашему сайту. Мне кажется, что Вам стоит пообщаться с Михаилом Игоревичем. Если, конечно, у Вас есть время на такую помощь... Подумайте...
Еще раз спасибо Вам! Скромно поинтересуюсь - а еще будет?...

[Тата39]

ДЕВУШКА И СКВЕР

Открыв глаза и повернув голову к окну, она увидела ветку дерева с маленьким зеленым листочком, только что показавшимся из лопнувшей почки. «Живая» - пронеслось в голове. И она уснула без бреда и боли. Снился ей наглый зеленый листок.

Она всегда знала, что встанет, что будет ходить. Она знала это и пять месяцев назад, когда ее еле живую, истекающую кровью, доставили с передовой в медсанчасть. У хирурга оказались золотые руки, он сумел остановить кровотечение. Из медсанчасти поездом в тыловой госпиталь. Врач ей сразу объявил, что она никогда не будет ходить, а чтобы хотя бы выжила, они постараются. Нина тогда усмехнулась: “Бегать буду!» Знала и месяц назад, когда ее самолетом отправили в госпиталь в Москву. Хирург долго смотрел ей в глаза и повторял: «Только переживи перелет». Нина опять усмехалась: «Переживу. Спасибо вам, Василий Петрович, за всё». В самолете ей стало плохо. В московском госпитале она слышала сквозь пелену серую и шуршащую, как орала врач в приемном покое «Вы нам труп привезли! Труп!»

Ей разрешили ходить. Даже не ходить, а тихонечко передвигаться вдоль стенки, отдыхая после каждого шага. Преодолевать небольшой тамбур, при этом ее обязательно кто-нибудь поддерживал, потому что нужно было переступить небольшой порог и, если никого не было, она дожидалась кого-нибудь, потому что обещала Ивану Федоровичу, что ее обязательно будут поддерживать. Нину специально перевели со второго этажа, где лежали «не ходячие», на первый. Да и палата ближе к выходу. «Перевели» мягко сказано. Неделя уговоров. Иван Федорович не поддавался. «Мягкова, вам нужно лежать! Ле-жа-ть!» - повторял Иван Федорович, делая ударение на последнем «ть». Объявила голодовку. «Ничего не буду есть и точка» - спокойно сказала она Ивану Федоровичу и отвернулась, показывая, что разговор закончен. Она не ела три дня, а на четвертый переехала на первый этаж. Иван Федорович сказал твердо: “Вы не Мягкова, вы Твердова. На улицу выходить один раз в день на пятнадцать минут. Через тамбур только с поддержкой. Остальное время лежать. Ле-жа-ть! Вы меня поняли, Мягкова? И готовьтесь к операции. Через три дня».
Нина была счастлива. Она победно смотрела в окно. За окном зеленые ветки, пронизанные солнцем, покачивались на ветру.

Сквер – несколько деревьев и кустов, зеленая травка, скамейка, урна. Обычный больничный скверик, в хорошую погоду можно посидеть на скамеечке, погреться на солнышке, а весна в этом году ранняя, в мае уже совсем тепло. Птицы весело щебечут.

Первый раз Нина вышла в сквер во вторую половину дня. Вдохнула свежий воздух. Легкий ветерок обдувал лицо. Нина подошла к дереву и приложила руки к стволу. Под ладонями приятная шершавость. Жучок ползет куда-то вверх. Молодая крона шумит над головой. Нина обняла ствол руками, прижалась лбом к коре. Вспомнились слова отца, обычно скупого на разговоры: «Если плохо тебе будет, доченька, пойди в лес. Поговори с деревьями, посмотри на красоту природную, на силу ее. И легче станет, потому как человек – дитя природное. И никуда от этого не деться». Прав был отец, как прав.

На следующий день во второй выход девушки на улицу пошел дождик. Нина спряталась под деревом. Вдруг ощутила, как дерево радуется дождику, как дрожит от восхищения, принимая каждую каплю. «И я также» - подумала Нина. Подставила лицо каплям. Протянула руки ладонями вверх. Неожиданно засветило солнце. Потом Нина долго смотрела на радугу из окна своей палаты.

На третий день деревья поняли, что девушка готовится к чему-то главному и серьезному. Девушка была сосредоточена и долго смотрела на крону деревьев, как будто хотела впитать в себя весь зеленый цвет молодых листьев.

На четвертый день вечером в сквер вышел Иван Федорович. Долго курил. Думал: «Хотя бы эти три дня она была счастлива…» Ушел.
Нина не вышла. Ни на следующий день, ни потом.

Неожиданно еще молодые листья на деревьях больничного сквера пожелтели и начали опадать. Случился этот природный казус 9 мая 1945 года…

[Тата39]

ИЗЮМ

9 мая я покупаю три красные гвоздики. Раздаю по цветку своим дочерям, один цветок оставляю себе.

Днем мы едем в центр города. Возлагаем цветы к Вечному огню. Молчим, каждая о чем-то своем.

Так было и в эту весну. Покупка цветов, поездка в центр города.

Когда мы стояли у Вечного огня, я заметила женщину в годах. Глаза ее были закрыты. По ее щекам текли слезы.

Я осторожно тронула ее за руку и тихо спросила:
- Вам плохо?

Женщина вздрогнула, открыла глаза и прошептала:
- Нет, что вы, что вы…

Я участливо:
- Может вызвать скорую? Я же вижу, что вы плохо себя чувствуете…

- Нет, нет – перебила она меня – пойдемте лучше посидим где-нибудь…

И заискивающе:
- Конечно, если у вас есть время.

Погода была теплая и я согласилась:
- Недалеко есть детская площадка. Мои дочки поиграют, а мы посидим на скамеечке.

Девочки были рады побеситься на площадке.

Я и женщина сели на скамейку. И она начала свой рассказ:
- Вы знаете, я родилась в Ленинграде в 1935 году. Когда началась война мне было уже шесть лет. Моя мама не успела эвакуировать меня из города, я уже не помню почему… но это и не важно. Я думаю, что вам не нужно объяснять, что такое блокадный Ленинград?

Женщина посмотрела мне в глаза. Я молча закивала в ответ и женщина продолжила:
- Шесть лет… Господи, как давно это было. Но всегда есть ощущение, что это было вчера… Вчера я, шестилетняя девочка, мерзла в пустой, темной, холодной квартире в центре Ленинграда и постоянно думала о еде…
Вы знаете, как бы я не была сыта и согрета по вечерам, но я всегда по утрам просыпаюсь замершей и голодной. Каждое утро – замершей и голодной…

Женщина замолчала и зябко обхватила себя за плечи. Через несколько минут она продолжила:
- Мама моя работала и поздно вечером приносила мне кусочек блокадного хлеба. Но до вечера нужно было дожить…

* * *

Зима 1942 года. Холодная, снежная, ветряная.

Девочка, худенькая, бледная, впалые щеки, темные круги под глазами, просыпается утром. Так не хочется вставать. Но она знает, утром нужно встать, одеться, умыться ледяной водой и пойти растопить печку-буржуйку. Дров давно нет… На растопку идут книги. Дома большая библиотека, но книги горят быстро, поэтому в ход идет мебель…

Потом нужно поставить чайник с водой и вскипятить. Этой действие позволяет какое-то время не думать о еде, вернее, не думать о голоде.

Голод живет вместе с человеком, голод в ослабевших руках и ногах, голод в животе, в сердце, в голове… Голод управляет телом и шепчет, шепчет: «Ляг, поспи… спи… спи… ссссспиииии…»

От того, что девочка поднимает чайник с печки, чтобы налить кипяток в чашку, у нее сильно кружится голова.

Девочка зажмуривает глаза и опять слышит шепот «ссссспиииии…»

Она встряхивает головой. Садится за стол и чинно пьет горячий «чай». Становится тепло, шепот в голове затихает. Но в это же время приходят запахи…

Запах яичницы (ух, как она ее любила…). Запах крепкого кофе (его пил по утрам папа…). Запах сливочного масла (мама по утрам любила булочки, мягкие булочки с маслом…).

Девочка идет к шкафу, достает коробочку. Коробочка жестяная, круглая, из-под монпансье.

Девочка открывает крышечку и смотрит, и тихо считает, чуть шевеля губами и указывая пальчиком: «Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять…»

Пахнет солнцем, южным, янтарно-желтым, теплым солнцем.
Это изюм. Вернее, десять маленьких изюминок.

Рот наполняется слюной.

Девочка берет блюдце, высыпает изюминки в него. Двумя пальчиками берет изюминку с блюдца и перекладывает в коробочку. Опять считает: «Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять…»

Десятую изюминку она кладет в рот и сосет, но это длится не долго.

Потому что изюм – это «НЗ», неприкосновенный запас.

Мама придумала этот «запас».

Мамочка, уставшая, но умная мама!

«Когда совсем не будет еды, когда я не смогу принести хлеба или еще чего-нибудь, - мама смеялась – то мы с тобой, дочь, достанем этот изюм и наварим компоту!» Она так и говорила «компоту».

«Я не буду прятать от тебя баночку с изюмом. Но, дочь, ты должна знать, кушать изюм НЕЛЬЗЯ» - говорила мама.

Изюминка изо рта девочки переходила обратно в баночку.

И так девочка проводила целый день, пересчитывая изюминки, с одной до десятой, и обратно, с десятой до одной…

Вечером приходила мама.

С едой.

Баночка с изюмом убрана в шкаф. Заблаговременно. До маминого прихода.

* * *

- Вот так я пережила блокаду. Все 872 дня, все 872 дня блокады… Я, мама и десять изюмин.

Женщина достает из кармана плаща коробочку. Из-под монпансье.

Открывает.

Я вижу десять черных, твердых камушков.

Нет, в коробочке десять изюмин, пахнущих южным, янтарно-желтым, теплым солнцем.

Все десять.

* * *

Вера Петровна умерла через три года, после того дня. Мы дружили с ней. Своих детей у нее не было. У моих дочерей не было бабушек. Вера Петровна на три года подарила моим дочкам любовь бабушки, доброй, мудрой женщины…

Баночка с изюмом хранится у меня.

9 мая я куплю красные гвоздики. Две отдам дочкам, одну возьму себе и мы поедем в центр города к Вечному огню.

Я, мои старшая и младшая дочери и баночка с десятью изюминками.

[Тата39]

НАБЛЮДАТЕЛЬ

У нее американо, у него эспрессо. Она нервничает. Он спокоен, потому что он пока не знает, что:
- Милый…
- Да, моя хорошая.
- Нам нужно расстаться!
У него немой вопрос в глазах: «Почему?»
Она, помолчав некоторое время:
- Я люблю другого…
Он одним глотком допивает эспрессо, резко поднимается, хочет сказать ей что-то, но уходит. На выходе сильно хлопает дверью, делая мне больно.

Я люблю наблюдать. Люблю разглядывать посетителей, люблю подслушивать их разговоры, пытаюсь отгадать мысли одиночек. Греюсь счастьем влюбленных, поглощаю радость любящих. Разглядываю несчастных, угрюмых, грустных. Счастье всеобъемлюще, несчастье одиноко. Но бывает и так, что человек выглядит обычно, а в душе глубоко несчастлив. Это меня особенно завораживает.

Мы открываемся в одиннадцать утра и закрываемся в час ночи. С девяти утра уже работает кухня. С десяти приходит бармен и проверяет всё ли в порядке. Рано утром приходит девушка Лиза. До девяти утра она успевает навести полный порядок, намыть полы, вытереть столы, расставить стулья, везде вытереть пыль, полить живые цветы в горшочках, если нужно, сменить цветы в вазочках на столах, намыть туалет и вынести мусор. Лиза – студентка юридического факультета, лекции у нее во второй половине дня. Во время своей работы Лиза повторяет конспекты лекций. Я слушаю, мне интересно и не так скучно. Перед самым открытием появляется официантка Ирочка, аккуратная миловидная девушка, посетители ее любят. Начинается день. Идут посетители. Поздний завтрак, обед, ужин, поздний ужин, отдыхающие до часу ночи – с восьми вечера у нас живая музыка (в пятницу, субботу и воскресенье точно), иногда юбилеи, свадьбы, иногда поминки. Не люблю поминки.

- Мне, пожалуйста, кофе натуральный с молоком и пончик, – слышу я приятный баритон Сергея Петровича.
Сергей Петрович мой старый добрый приятель. С утра он любит погулять в парке, а потом зайти к нам, выпить чашечку кофе, почитать газету. Он в прошлом актер. Теперь преподает в театральной студии при нашем Академическом театре. Обучает школьников театральному мастерству, ставит спектакли. Может часами рассказывать о своих учениках «несовершеннолетних оболтусах» (как любит сказать Сергей Петрович, счастливо улыбаясь, слово «оболтусы» произносится мягко, нежно): Владимир – будущий выдающийся режиссер, у мальчика определенный талант, Светлана – будущая неподражаемая актриса, схватывает всё на лету, много читает, память блестящая, Степка, извините, Степан – сценарист, такое иногда предложит во время репетиций, что удивляешься, откуда в девятикласснике столько жизненной мудрости… и так обо всех его учениках. Только вот слушателей у него немного.
Сделав заказ, Сергей Петрович присаживается за столик у окна. Я знаю, он любит смотреть на парк, как и я. Я знаю, что память Сергея Петровича уносится на несколько лет назад.

Они любили гулять по парку. Летом парк бушевал зеленью, осенью - разноцветием, зимой – белоснежием, весной парк поглощал своей свежестью, новизной, чистотой. И не пугали ни жара, ни ветер, ни мороз, ни сырость.
«Томочка, как рано ты меня покинула…» - ведет он мысленный диалог со своей женой Тамарой Васильевной.
Тамара заболела неожиданно. Случился приступ, страшный, с невыносимой болью и душераздирающими криками… Отвезли на скорой в больницу. И вроде бы казалось, всё хорошо, Тамара начала вставать и даже кушать. Следила за собой на сколько это удавалось в больнице. Смотрела на жизнь с оптимизмом. Врачи тянули с операцией, а Сергей Петрович после посещения Тамары с утра в больнице, объезжал всевозможных врачей, звонил в Москву, поднимал старые знакомства, пытался найти врача, который сможет прооперировать Тамару. Не успел… У жены случился еще один приступ в больнице, после которого она попала в реанимацию и уже не вышла из нее. Умерла на пятый день после своего дня рождения.
Сергей Петрович, похоронив жену, ушел из театра. Пытался пить. Но потом судьба свела его с театральной студией, с «несовершеннолетними оболтусами» и жизнь вновь закипела. Только вот гулять ему по парку не с кем.

Получив свой заказ, Сергей Петрович раскрывает газету и углубляется в чтение.

Открывается дверь. Входит женщина, садится за столик в самом дальнем углу, куда не добирается дневной свет.
Я вижу ее в первый раз. Серое пальто, серое лицо. Она поеживается, хотя у нас тепло. Я пытаюсь разглядеть ее глаза. Лицо затемнено. Улавливаю лишь тоску, боль. Женщина испытывает сильную боль. Она открывает сумочку, ищет там что-то. Таблетки. Я знаю, это таблетки. Ирочка не торопится к посетительнице.
- Бармен, пожалуйста, стакан воды, - говорит женщина, как можно громче, чтобы ее услышали, но получается очень тихо.
Руки ее мелко дрожат, а на лбу выступили капельки пота. Женщина пытается справиться с пуговицами на пальто. Как же я хочу ей помочь!
Я зажигаю свет над ее столиком. Столик расположен у стены. На стене висит бра в виде двух свечей, с хрустальными капельками, в которых отражаются световые зайчики. Этот неожиданный световой клочок привлекает внимание Сергея Петровича.
Мужчина кладет газету на стол, встает, подходит к барной стойке и от нее уже со стаканом воды направляется к женщине.
Она выхватывает стакан из рук Сергея Петровича, быстро закидывает таблетку в рот, делает глоток, замирает.
Сергей Петрович рассматривает женщину, а я разглядываю ее лицо.
Ее красота не требует доказательств. Я поражен: такого лица я еще не видел…
- Спасибо, – быстро произносит женщина. Видно, что боль отступила. Черты лица разгладились, светло-голубые глаза прояснились, дрожь унялась. Женщина наконец-то смогла расстегнуть пуговицы. Сергей Петрович помог снять ей пальто:
- Позвольте, я присяду?
Женщина молчит. Сергей Петрович, расценив молчание, как согласие, сел за столик.
- Что с вами?
- Химиотерапия – быстро отвечает женщина и замолкает.
- Может заказать вам чай? – предлагает Сергей Петрович.
Женщина кивает в ответ. Мужчина отправляется к бармену.
Сергей Петрович возвращается с чашкой чая к столику и предлагает:
- А давайте пересядем за мой столик. Вид из окна прекрасен. И сегодня такой солнечный день. Осень очаровательна в этом году.
Женщина встает, берет сумочку, пальто. Она в замешательстве.
- Я пойду. Меня ждут. Спасибо. Но я пойду.
И она одевает пальто.
- А как же чай? – удивлен Сергей Петрович.
Но женщина уже направляется к двери.
Нет, она не должна уйти! Я закрываю дверь на замок. Ей придется остаться и выпить чая с Сергеем Петровичем, поговорить. Мне так нравится за ними наблюдать.
Женщина дергает ручку. Закрыто!
Сергей Петрович ставит чашку на свой столик, подходит к двери и тоже дергает ее.
- Странно – бормочет он, а затем, улыбаясь, обращается к женщине – Вот видите, не выйти… Вам придется испить со мой чаю.
К двери подходит бармен, подбегает Ирочка. Пытаются открыть дверь. А Сергей Петрович с женщиной возвращаются к столику. Я вижу, глаза Сергея Петровича улыбаются.

- Как вас зовут? – спрашивает Сергей Петрович.
- Тамара.
Мужчина вздрогнул, но быстро взял себя в руки:
- Сергей. Очень приятно!
- Приятно…
- Расскажите о себе, – просит Сергей Петрович.
- Зачем? – спрашивает Тамара, ее взгляд устремлен в окно.
- Мне кажется, что вам хочется с кем-нибудь поделится своей историей… А я вам потом расскажу о своих несовершеннолетних оболтусах! – Сергей Петрович улыбается.
- Я так давно о себе никому не рассказывала, - задумчиво произносит Тамара – А кто такие оболтусы?
- Сначала вы, потом я.
- Ну хорошо, мой рассказ будет кратким.
… Моя история банальна. Любила, верила. Предали… Любила мужа, верила, и он же и предал… Как? Это уже не интересно. Теперь я сосуществую с одиночеством и болезнью. Детей нет – сначала не хотели, потом не смогли. Муж был против усыновления, и я его слушалась… В прошлом я журналист. Теперь больной инвалид. Меня уволили из редакции. Существую на пособие по инвалидности… И все время думаю, почему в свои сорок пять лет я живу так, как живу. Пытаюсь лечиться. Только начала химиотерапию. Скоро у меня выпадут волосы… И я вам сказала не правду, меня никто не ждет…

Я поражен. У Тамары великолепные белые локоны. Болезнь… Я знаю, люди болеют и тяжело болеют, и могут умереть от болезни. Я никогда не болел. Мне жаль Тамару… Мне грустно…

- Ничего, волосы отрастут и будут еще прекраснее. Не печальтесь! Послушайте лучше о моих оболтусах. Я вам обещал рассказать – говорит Сергей Петрович.
И мы слушаем его. Я и Тамара. Уже и Ирочка, останавливаясь у барной стойки, слушает рассказ.
Так много я никогда не смеялся. И Тамара не удержалась, смеялась тоже, до слез. Слез радости.
Рассказана последняя история из жизни оболтусов, допит чай. Я открыл дверь. Сергей Петрович и Тамара вместе выходят из кафе и медленно удаляются вглубь парка.

Я буду завтра ждать их в гости. Потом встречать их с прогулки в парке, и слушать их разговоры, наслаждаться их обществом, провожать.
Я люблю наблюдать. Сегодня я понял, что счастье заразительно, радость излечивает, одиночество не всесильно, сопереживание – это не страшно. И сегодня у меня появился еще один друг – Тамара.

Я – Артистическое кафе.
Такое название придумали мои хозяева. Возможно потому, что рядом находится Академический театр, и часто в кафе заходят артисты и их поклонники. Или потому, что мои хозяева – люди театра в прошлом. На моих стенах висят различные театральные маски, хрустальная люстра под потолком, небольшая сцена декорирована бархатным занавесом.
Да и не важно – почему…
Заходите ко мне в гости! Артистическое кафе открыто для вас с одиннадцати утра до часа ночи. Я угощу вас чашечкой счастья и пирожным любви. Заходите, я буду вас ждать.

[Тата39]

Рассказы я пишу давно. Редко. Но пишу.

Сейчас бродят мысли в голове, но это будет очень тяжелый рассказ, а может и не будет... я пока не знаю.
У меня так, села и пишу.

"Изюм" - мой любимый. Я его за час написала. Рассказ победил в двух конкурсах.

[Светлана К.]

Наташенька, какая же Вы молодец! Такой дар у Вас... Прочитала Ваши рассказу во второй раз и они раскрылись еще сильнее, может грань каку другую я увидела... Знаете, как связанный чай, в который вставляют лепестки, цветы... Раз заварил - и вкус сильный, горьковатый, острый. Вторая заварка уже не дает такого цвета и острого аромата. Но она раскрывает вкус, его грани, разные оттенки вкуса...
Так и в Ваших рассказах. Я с нетерпением буду ждать еще... Если Вам захочется еще с нами поделиться, конечно...

[Ирина 17]

Тата, изумительные рассказы: цельные и прлстые, а самое главное ДОБРЫЕ и до сердца идут прямой дорогой
Может пробовать детские книги писать?
Хорошие рассказы для деток - такой дефицит сегодня...

[Света75]

Наташенька, какие удивительные рассказы! Читаешь, так легко скользишь по буквам и чувствуешь смысл глубокий - в веру и добро...
Спасибо, что не скрыли Ваш талант, а поделились им с нами...